Христианская эсхатология - раздел эсхатологии (от др.-греч. ἔσχατος - «конечный», «последний» + λόγος - «слово», «знание»), который отражает воззрения христиан на вопрос о Конце света и Второго Пришествия Христа. Христианская эсхатология, подобно иудейской эсхатологии, отвергает цикличность времени и провозглашает конец этого мира.
В христианстве эсхатологию можно условно разделить на общую и частную. Первая говорит о судьбе этого мира и о том, что ожидает его в конце. Частная эсхатология учит о посмертном бытии каждого человека .
Огромную роль для христианской эсхатологии играет хилиазм (или милленаризм) и мессианизм. Большинство христианских конфессий верит в ту или иную форму установления тысячелетнего царства, то есть милленаризм. Кроме того все христиане находятся в ожидании второго пришествия Мессии, явление которого и будет концом этого мира и установления царства Божьего, то есть мессианизм.
Эсхатология /от греч. eshatos - последний, конечный, logos - учение/ - учение о конечных судьбах мира и человечества. Согласно Священному Писанию, история - это не просто бессмысленная, хаотическая борьба одного против всех и всех против одного, а Божий путь к новому, лучшему миру. Ко всем явлениям истории и жизни христианство подходит прежде всего с этических позиций. Историческая судьба, как отдельных людей, так и целых народов, определяется их нравственностью.
Как дом без крыши, так и учение о спасении без эсхатологии было бы неполным. Эсхатология даёт ответы на самые сокровенные вопросы человеческой души - что ждет человека после того, как он войдет в "вечный свой дом". Сын Сихаров увещевает каждого странника: "Во всех делах твоих помни о конце твоем и вовек не согрешишь".
Эсхатологические настроения бывают особенно напряженными в переходные, кризисные периоды истории.
Можно сказать, что первоапостольская церковь была всецело охвачена эсхатологическим ожиданием. "И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек. Дети! Последнее время" (1 Ин. 2,17-18). "Впрочем близок всему конец. Итак будьте благоразумны и бодрствуйте в молитвах" (1 Пет. 4,7). "Долготерпите и вы, укрепляйте сердца ваши, потому что пришествие Господне приближается" (Иак. 5,8). Весь Новый Завет пронизан эсхатологической нравственностью. Примечательно, что Иммануил Кант в своем труде "О последних вещах" (1789) пишет, что человек для достижения своих высоких идеалов любви и добра, живущих в его сердце, нуждается в вечности. Об этом стремлении к совершенству пишет и апостол Павел: "Ибо мы отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится" (1 Кор. 13,9-10).
Христианская эсхатология исходит из того, что вместе с явлением в этот мир Сына Божия наступил завершающий этап мировой истории, что отныне мы живем под "знаком конца" как незримой реальности, которая закончится судом живых и мертвых.
Эсхатология Нового Завета раскрывается в многочисленных символах и притчах как ожидание и исполнение планов Божиих, предреченных издревле пророками. Это не точно сформулированная программа событий, а скорее вера в наступление царства Божия, грядущего во славе и силе.
Характерные элементы христианской эсхатологии представлены в богодухновенных посланиях апостола Павла, где он говорит о смерти как о последнем враге, который в конце концов будет окончательно побежден Силой Божией. Воскрешение из мертвых рассматривается апостолом Павлом как грядущее событие, воодушевляющее уже теперь всех тех, кто воскрес со Христом, чтобы ходить с Ним в обновленной жизни (Рим. 6,4). Верою в окончательную победу над тлением и смертью пронизаны все его послания. Для него самого смерть уже является не утратой, а приобретением. О себе он говорит: "Имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше" (Флп. 1,23).
Можно прямо сказать, что эсхатология, или "направленность к концу времени" составляет первооснову христианства, ибо только она, по справедливому утверждению многих теологов, разрешает все скорби и чаяния людей. Она важна для христианства, поскольку представляет собою руководящие этические принципы высокого уровня, ибо эсхатология учит, что Сам Христос в конце нашего земного поприща предстанет перед нами как строгий и справедливый судья над всеми нашими делами и помыслами.
Хотя эсхатология имеет разные оттенки, в последнее время Церковь ко всему происходящему на земле применяет провиденциональные оценки, ибо нельзя прикладывать печать абсолютного и вечного Христова учения к различного рода социальным и экономическими доктринам. [Провиденционализм /от лат. providentia - провидение/ - понимание исторического процесса как пути к эсхатологическому Царству Божию.]
- (греч. eschatos последний, конечный и logos слово, учение) религиозное учение о конечных судьбах мира и человека. Следует различать индивидуальную Э., т.е. учение о загробной жизни единичной человеческой души, и всемирную Э., т.е. учение о цели… … Философская энциклопедия
- (от греч. последний, конечный, учение) религ. учение о конечных судьбах мира и человечества, в основе к рого лежит концепция о нарушении человеком своих обязательств перед Богом (богами) и последующей расплате за это: гибели… … Энциклопедия культурологии
эсхатология - и, ж. eschatologie f. <гр. eschatos крайний, последний + logos знание. В различных религиях учение, представление о конце мира, о конечных судьбах человечества, о так наз. загробной жизни и т. п. Иудейская эсхатология. Христианская эсхатология … Исторический словарь галлицизмов русского языка
ЭСХАТОЛОГИЯ, эсхатологии, мн. нет, жен. (от греч. eschatos крайний, последний и logos учение) (ист. рел.). В различных религиях учение, представление о конце мира, о конечных судьбах человечества, о т.н. загробной жизни и т.п. Иудейская… … Толковый словарь Ушакова
- (от греч. ἔσχατον «конечный», «последний» + λόγος «слово», «знание») система религиозных взглядов и представлений о конце света, искуплении и загробной жизни, о судьбе Вселенной и её переходе в качественно новое состояние. Также … Википедия
- (греч. eschatos последний и logos учение) религиозное учение о конце истории и конечной судьбе мира. Впервые Э. получила оформление как стройная система представлений в мессионерской деятельности иудейских пророков. Их пророчества о грядущих… … Новейший философский словарь
И; ж. [от греч. eschatos последний и logos учение] Религиозное учение о конце мира, о конечных судьбах мира и человека. Православная э. Христианская э. Мусульманская э. ◁ Эсхатологический, ая, ое. Э ие сочинения, сказания. * * * эсхатология (от… … Энциклопедический словарь
Христианство Портал:Христианство Библия Ветхий Завет · Новый Завет … Википедия
Эсхатология - (греч. учение о последних вещах), система представлений о конечных судьбах отдельных людей, человечества и всего мира. В этом Э. перекликается с апокалипсисом. В Ветхом завете Э. касается прежде всего будущего Израиля. В последнее… … Словарь античности
эсхатология - и; ж. (от греч. éschatos последний и lógos учение) см. тж. эсхатологический Религиозное учение о конце мира, о конечных судьбах мира и человека. Православная эсхатоло/гия. Христианская эсхатоло/гия. Мусульманская эсхатоло/гия … Словарь многих выражений
Книги
- Пришествие Бога. Христианская эсхатология , Мольтман Ю.. В этом основательном труде, вышедшем в 1995 г., выдающийся немецкий богослов возвращается к своим главным идеям, которые он высказал в "Теологии надежды" (1964 г.), ставшей богословским…
- Дух жизни. Целостная пневматология , Мольтман Юрген. В основе этой книги лежит идея безусловного принятия жизни и всеобъемлющего`благоговения перед жизнью`. Она опирается на богословие, которое вырастает из жизненного опыта, постигаемого не в…
ЭСХАТОЛОГИЯ (от греч. ἔσχατος – последний, конечный) – в религиозных мировоззренческих системах учение о конечных судьбах человеческой личности и всего сущего в «вечности», т.е. в самой дефинитивной перспективе за пределами истории, биографии, вообще «этого» мира. Следует различать индивидуальную эсхатологию, т.е. учение о посмертных судьбах единичной человеческой души , и универсальную эсхатологию, т.е. учение о цели и назначении космической и человеческой истории, об исчерпании ими своего смысла, об их конце и о том, что за этим концом последует. Индивидуальная эсхатология обычно более или менее существенно соотнесена с универсальной, но степень и модальность этого соотнесения в различных системах весьма различны; разнообразна и степень внимания к эсхатологической проблематике в целом, то оттесняемой на периферию и резервируемой для закрытых мистериальных сообществ как предмет наставления «посвященных», как в классическом греческом язычестве, то выходящей в самый центр предлагаемого всем вероучения, как в христианстве.
Представление о том, что «душа» или «дух» человека имеют какое-то бытие после смерти, то ли проходя одну инкарнацию за другой, то ли влача ущербное даже в сравнении с этой жизнью призрачное существование в каком-то локусе вроде греческого аида или еврейского шеола, распространено у самых разных народов, в самых разных цивилизациях и социокультурных контекстах, вплоть до парамифологии современности (спиритизм, рассказы о привидениях и т.п.). Но подобного рода мотивы сами по себе еще не составляют достаточного признака индивидуальной эсхатологии. В мифологических, религиозных и мистических учениях, более или менее принципиально ориентированных на циклическую парадигму мировых процессов (от задающих тон мифу ритуалов сельскохозяйственного цикла до вполне сознательно артикулированных брахманистских и пифагорейско-стоических доктрин мирового года и вечного возвращения), об эсхатологии вообще можно говорить лишь в несобственном смысле, ибо сама идея вечного круговорота исключает что-либо окончательное; у мироздания нет ни осмысливающей цели, ни абсолютного конца, и всемирные катастрофы, ритмически уничтожающие космос, лишь расчищают место для последующего. Натуралистически-гилозоистская интерпретация космоса в мифе и учении, охотно представляющая его как биологический организм, говорит о смене одряхлевшего мирового тела молодым. Сюда же относится учение о периодическом вселенском пожаре, «мерою возгорающемся и мерою угасающем» (Гераклит, В 30). Поскольку центральная формула архаической мысли в ее греческой философской артикуляции (для которой нетрудно найти аналоги и в других религиях) гласит «единое и все», то ритм бытия интерпретируется в мифах и доктринах как смена «выдоха», т.е. перехода «единого» во «все» как свое инобытие – «вдохом», т.е. возвращением «всего» в самобытие «единого» : в качестве примеров можно назвать неоплатоническую триаду «пребывание» – «выступание» – «возвращение», индийские доктрины о возникновении мира из самосущего атмана и катастрофическом возвращении мира к своему первоначалу, и т.п. Хотя картины мировых катастроф изображаются порой в весьма ярких тонах – примером может служить «Прорицание вельвы» в «Старшей Эдде», рисующее гибель богов, – речь идет не о необратимом исполнении мирового смысла, а лишь о смене циклов.
Индивидуальная эсхатология также легко растворяется в вечном круговороте: для разных типов языческой мысли крайне характерны представления о могиле как материнском лоне Земли, подлинной матери всех детей, в силу чего смерть и погребение предстают тождественными зачатию и возвращающими покойника обратно в земную жизнь; погребальные обряды охотно воспринимают в себя сексуальную символику. На первобытных стадиях культуры была распространена вера в то, что умерший возвращается на землю в теле новорожденного из своего рода (напр., своего внука); затем эта вера оформляется в религиозно-философские доктрины о переселении душ (напр., в буддизме, у орфиков, в пифагореизме, каббалистике и т.п.). Эти древние мотивы переосмысляются в учении Шопенгауэра о неразрушимой волевой сердцевине нашего «я», после каждой смерти продуцирующей новую жизнь, в мифологеме вечного возвращения у Ницше, не говоря уже о темах оккультизма Нового и Новейшего времени. Под знаком блуждания от одного воплощения к другому грани между «я» и «не-я» стираются, что создает ситуацию некоего всеобщего инцеста. «Ту грудь, что некогда питала его, он сжимает, охваченный страстью. В том лоне, что некогда породило его, он предается наслаждению. ...Так в круговороте бытия... блуждает человек» (Упанишады. М., 1967, с. 228). Этот непрерывный цикл переселений души, не разрешающийся в какое-либо окончательное решение ее судеб (по терминологии орфиков, «колесо рождения») может восприниматься как невыносимая безнадежность. Отсюда возникает основоположная для буддизма мысль, что душа может прорвать порочный круг перерождений, лишь угасив себя самое (ср. учение Шопенгауэра о сознательном преодолении воли к жизни). Только такой исход может быть окончательным и абсолютным; хотя в буддизме махаяны развиваются представления о райских и адских пространствах для душ, эти решения судьбы души не изымают ее из-под власти «закона кармы». Последнее может сделать только нирвана , которая и оказывается единственно возможным окончательным, абсолютным избавлением.
Эсхатология в собственном смысле развивается там, где становится мыслимым содержательное решение личных и вселенских судеб в некоей абсолютной перспективе. Особая роль в разработке влиятельной традиции индивидуальной эсхатологии принадлежит древнему Египту, а в создании парадигмы всемирной эсхатологии – древнему Израилю и затем иудаизму.
Древнеегипетская мысль, напряженно работавшая над проблемой смерти и личного бессмертия, поняла загробную жизнь как положительное бытие, по своей конкретной наполненности никак не уступающее земной жизни, однако в отличие от нее стоящее под знаком окончательной стабильности и потому несравнимо более важное. Жизнь во времени должна служить только приготовлением к жизни в вечности. Бесповоротное решение судеб души («ка», бестелесно-телесного двойника) осмысляется в плане морально-религиозном как суд над ней перед престолом загробного бога Осириса: человек должен принести отчет за всю свою жизнь, а его сердце взвешивается на весах вместе с «правдой» как эталоном. Осужденного пожирает особое чудище (ср. образ «пасти Ада» в символическом языке христианской эсхатологии), а оправданный навеки водворяется в местах покоя блаженных, соединившись и слившись с Осирисом (ср. христианскую формулу «успение во Христе»). Загробный мир своей нелицеприятностью восполняет все дисгармонии земной жизни: «нет там различия между бедным и богатым». Параллельно с моральной акцентировкой веры в праведный суд развивается интерес к возможностям обеспечить свою судьбу на том свете при помощи обрядов или правильного знания о том, что ждет умершего, как ему вести себя, как отвечать на вопросы и т.п. («книги мертвых», имеющие параллели, напр., в тибетской традиции).
По другому пути идет библейское мышление, сосредоточенное не на судьбах индивида, а на судьбах «народа Божия» и всего человечества, на религиозном осмыслении всемирной истории как процесса, направляемого личной волей единого Бога. Исторические катастрофы, постигающие иудейский народ (т.н. вавилонское пленение 586 до н.э., разрушение Иерусалима римлянами в 70, подавление восстания Бар-Кохбы и кровавые репрессии против веры иудеев при Адриане), усиливают интерес к эсхатологии; предустановленная свыше история должна трансцендировать себя самое в приходе «нового неба и новой земли» (Исайя 65, 17), в наступлении «будущего века» (этот термин, характерный для иудейской апокалиптики, вошел в формулу христианского Символа веры: «чаю... жизни будущего века»). Артикулируемая позже индивидуальная эсхатология до конца вписывается в контекст эсхатологии всемирной, ибо наступление «будущего века» окажется временем воскресения прежде умерших праведников, которые получат «долю в будущем веке». Вобрав в себя традиции развивавшегося параллельно библейскому мировоззрению осмысления истории в зороастризме, послебиблейская апокалиптика кумрано-ессейского типа интерпретирует эсхатологическое время как окончательное разделение между добром и злом и победу первого над вторым (ср. Амусин И.Д. Рукописи Мертвого моря. Л., 1960, с. 117). В качестве решения всех споров людей и духов, исполнения всех обещаний Бога и осуществления смысла всего сущего эсхатологическое время именуется в еврейской религиозной литературе просто «концом»; центр тяжести решительно перемещается из настоящего в будущее. Господином и Совершителем «конца» будет Бог, но также и его человечески-сверхчеловеческий посланец и «помазанник» (msjh, в грецизированном арамейском выговоре «Мессия», в греческом переводе «Христос»); он положит конец временам «омрачения», соберет рассеянный по лицу земли «народ Божий», «заставит расцвести почиющих в земле» (Pirge R., Eliezer 32, 61) и соединит в себе достоинство царя и первосвященника. Трагическое крушение еврейской цивилизации в Испании после т.н. реконкисты и другие катастрофы европейского еврейства стимулировали актуализацию парадоксалистского учения о том, что Мессия придет лишь после предельного обострения бедствий (т.н. «родовые муки прихода Мессии»), так что к историческому процессу следует относиться по формуле «чем хуже, тем лучше»; напр., в легендах хасидов чудотворцы («цадики»), своей теургической властью избавляющие людей от бед, нередко получают упрек, что этим они отдаляют приход Мессии.
Христианская эсхатология выросла на основе библейски-мессианского, динамического понимания движущейся к концу священной истории, которое оказалось выведено из этнополитического контекста «народа Божьего по плоти» к горизонтам «вселенским», всечеловеческим, и обогащено мотивами эллинистического межкультурного синтеза (характерно значение для раннего христианства пророчеств о мировом обновлении в таких греческих и латинских текстах, как т.н. Сивиллины книги или 4-я эклога Вергилия). Исходной точкой новой веры было убеждение первых христианских «благовестников», согласно которому эсхатологическое свершение существенным образом уже началось, поскольку Иисус Христос (т.е. Мессия) пришел в «последние времена» (1 посл. Ап. Петра, 1, 20) и «победил мир» (Еванг. от Ио., 16, 33). Однако образ эсхатона оказался с самого начала подвергнут удвоению. Христос в первый раз приходил «в образе раба», чтобы учить, исцелять и своими страданиями искупить, а не судить людей (Еванг. от Матф. 18, 11); второе пришествие Христа будет «со славою», для окончательного суда о живых и мертвых (ср. текст Никейско-Константинопольского символа веры). В первом пришествии история оказалась преодоленной лишь незримо, для веры верующих, эмпирически продолжая идти дальше, хотя уже под знаком конца. В конце Апокалипсиса, последней и самой эсхатологической книги новозаветного канона, сказано: «Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще. Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною...» (Откр. Иоанна 22, 11–12). Только второму пришествию предстоит выявить сокровенную реальность первого, но оно должно наступить неожиданно, в сроки, о которых верующим воспрещаются догадки и домыслы, застигая людей в рутине их каждодневного поведения (побудительный импульс к тому, чтобы вносить строгость к себе именно в эту рутину). В силу этого императив эсхатологии заметно интериоризируется, как бы переносится в духовный мир человека и его религиозно-мотивированные отношения с другими людьми («Царство Божие внутри вас». – Лук. 17, 21 – слова, которые в греческом оригинале и с учетом семитского лексического субстрата можно понять и «между вами», в праведности вашего межличностного общения); однако через учение о втором пришествии сохраняется и значимость всеобщей, всемирной эсхатологии. При этом первое и второе пришествия Христа выражают полярное соотношения двух свойств Бога – милосердия и судящей справедливости (ср. символику правой и левой руки, напр., в Евангелии от Матфея 25, 33 слл.).
Эта сложная эсхатология Нового Завета могла выражать себя лишь в многозначных притчах и символах, избегая чрезмерной наглядности. Однако средневековое христианство в бесчисленных апокрифах, легендах и видениях творит детализированную картину потустороннего мира (ср. византийский апокриф «Хождение Богородицы по мукам», очень популярный и на Руси). На уровне чувственно-представимого мифа топика эсхатологии часто оказывается de facto интеррелигиозной (напр., исламские представления косвенно влияют на образность «Божественной комедии» Данте, гурии исламского рая аналогичны апсарам буддизма и т.п.); течения народного мифотворчества пересекают все вероисповедные и этнические границы. В христианстве происходит рецепция мотивов индивидуальной эсхатологии египетского и греко-римского происхождения (напр., мотив взвешивания Осирисом сердца умершего был переработан в мотив такого же взвешивания перед лицом архангела Михаила). Аналогичные процессы заметны в области более умственной, где античное понятие «бессмертия души» теснит артикулированное в христианском Символе веры понятие «воскресения мертвых». Тем острее становится проблема согласования подобных мотивов с библейской и начально-христианской всечеловеческой эсхатологией. Если судьба каждой отдельной души решается ее взвешиванием на весах Михаила и водворением ее в раю или в аду, неясно место мотива всеобщего воскресения и суда над человечеством в контексте конца мира. Наиболее распространенное решение этой проблемы (известное по «Божественной комедии», но возникшее много ранее) исходило из того, что радости рая и муки ада переживаются душами, разлученными с телами, лишь в предварении, чтобы получить свою дефинитивную полноту после телесного воскресения и Страшного Суда. Этим самым индивидуальная эсхатология совмещала уже не два, а три логически различимых момента: если праведник 1) уже в земной жизни через свою духовную встречу с явившим Себя Христом сокровенно имеет эсхатологическую «новую жизнь», а 2) после смерти получает в раю «вечную жизнь», то оба эти события полностью реализуются лишь в 3) завершающем событии воскресения и просветления его плоти на исходе мира.
Последнее часто интерпретировалось мистикой как восстановление в первозданном совершенстве всего сотворенного универсума: человек как микрокосм и посредник между природой и Богом (см.: Thunberg L. Microcosm and Mediator: The Theological Anthropology of Maximus the Confessor. Lund, 1965) преодолевает свою расколотость на два пола (древний мотив, известный по «Пиру» Платона), затем перебарывает расколотость мира на бытие земное и ангельское, претворяя землю в рай, затем примиряет в своей сущности чувственное и умопостигаемое и завершает свое посредническое служение тем, что, воссоединив в себе самом все уровни сущего, через любовь отдает их Богу и тем исполняет их назначение. Представления о преображении и тем самым «обо́жении» плоти особенно характерны для православной мистики (Псевдо-Дионисий Ареопагит, Максим Исповедник, исихасты); на Западе они наиболее ярко представлены в нетипичной для западного контекста эсхатологии Иоанна Скота Эриугены (см. Бриллиантов А. Влияние восточного богословия на западное в произведениях Иоанна Скота Эриугены. СПб., 1898, с. 407–414). Уже Оригеном идея т.н. «апокатастасиса» (греч. «восстановления», здесь – всеобъемлющего просветления и возвращения к первозданному благому состоянию) была доведена до крайних выводов о необходимом конечном спасении всех личных существ, включая сатану, и, следовательно, о временном характере мук ада, сохраняющих лишь очистительно-педагогическое, но не собственно карательное назначение. Этот крайний эсхатологический оптимизм (довольно популярный в сегодняшнем богословии, особенно западном, в контексте борьбы с «репрессивными» тенденциями мысли) нелегко согласовать как с христианским убеждением в окончательном характере эсхатологических приговоров, так и с теистической верой в свободу воли (ибо для того, чтобы постулировать неизбежное спасение души, приходится отказать ей в свободе, произвольно отвергнуть милость Бога и тем увековечить свое осуждение). Поэтому оригеновская доктрина апокатастасиса была признана еретической на 5-м Вселенском соборе в 553, хотя и продолжала находить отголоски в истории христианской мысли от Григория Нисского и Эриугены до теологов новейшего времени. Однако само представление о месте временных очистительных мук (характерное, между прочим, для греко-римской эсхатологии, ср. 6-ю книгу «Энеиды» Вергилия) было удержано в католической теологии в виде концепта чистилища и наряду с доктриной о вечности мук в аду как ином потустороннем локусе. Догмат о чистилище в его католической разработке был отклонен православным вероучением, впрочем, тоже говорящим о т.н. «мытарствах», т.е. временных мучениях, испытаниях и странствиях разлучившейся с телом души. Между тем одинаково важная для православия и католичества практика молитв «о упокоении душ» умерших сама по себе предполагает возможность каких-то временных загробных состояний, еще не прекращенных дефинитивным приговором сразу же после кончины; радикальные направления протестантизма, отвергая мысль о «чистилище» или «мытарствах», вполне логично отменили также молитвы об умерших. Православная эсхатология, имея много общих предпосылок с католической, в целом сравнительно менее догматически фиксирована и в большей степени выражает себя на языке многозначной символики (литургические тексты и песнопения, иконография), что позволяет некоторым православным богословам оставлять дверь приоткрытой для учения об апокатастасисе (о. П.Флоренский, о. С.Булгаков и др.), прибегая к формулировкам намеренно «антиномичным»: «Если... ты спросишь меня: «Что же, будут ли вечные муки?», то я скажу: «Да». Но если ты еще спросишь меня: «Будет ли всеобщее восстановление в блаженстве?», то опять-таки скажу: «Да»» (Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. М., 1990, с. 255).
В доктринах и «ересях» европейского христианства на исходе Средневековья и на пороге Нового времени происходит заметное перенесение интереса от индивидуальной эсхатологии к всемирной. Здесь следует отметить прежде всего учение о приходе после сменявших друг друга эр Отца (Ветхий Завет) и Сына (Новый Завет) третьей эры Духа Святого, разработанное Иоахимом Флорским (ум. 1202) и находившее сторонников в продолжение столетий вплоть до мистиков 20 в. (в частности, русских символистов). Волнения эсхатологического характера легко соединяются с надрывом разочарования в идее теократии, как это можно видеть на примере русского старообрядчества: если русское царство перестает восприниматься как «икона» Царства Божия, оно легко идентифицируется как царство антихриста. Можно отметить роль секуляризуемого «хилиазма» (т.е. восходящего к загадочному месту Апокалипсиса , не принятого церковным вероучением, но влиятельного эсхатологического учения о грядущем тысячелетнем царстве праведных) в становлении ряда идеологий Нового и новейшего времени – пуританского американизма, утопического и марксистского коммунизма (ср. признание и анализ этой связи идей с марксистской точки зрения в нашумевшей кн.: Bloch Ε. Das Prinzip Hoffnung, Bd. 1–3. В., 1954–59), нацистской мифологемы «тысячелетнего» третьего рейха (по-немецки то же слово, что библейское «царство») и т.д. Эсхатология как «метаистория», т.е. самотрансцендирование ощутимо ускоряющегося хода истории, – одна из ведущих тем религиозной мысли 20 в., претерпевающая не только всевозможные внерелигиозные переработки утопического или, напротив, «дистопического» и «алармистского» характера, но, особенно под конец века, и повседневную вульгаризацию в т.н. тоталитарных сектах, а также во вполне секулярных средствах массовой информации и наиболее тривиальных видах искусства: «апокалипсис» – сегодня избитая газетная метафора, а «Армагеддон» – нормальный мотив фильма ужасов. Такой же вульгаризации подвергаются вопросы индивидуальной эсхатологии (ср. для 19 в. спиритизм, для 20 в. бестселлеры о «жизни после смерти» вроде книги Р.Муди «Жизнь после жизни», 1975, и т.п.). Евдемонизм «общества потребления» давно уже порождает облегченное отношение к эсхатологии и формы тривиализованного дискурса, для которого «тот свет» – продолжение эмоционального комфорта «здесь» (ср. Каграманов Ю. «...И Аз воздам». О страхе Божием в прошлом и настоящем.– «Континент», № 84, с. 376–396). В области профессионально богословской последнее время замечается, напротив, спад интереса к темам эсхатологии, все чаще становящейся специальностью фундаменталистских и вообще более или менее «маргинальных» религиозных групп и личностей. Ситуация серьезной эсхатологии, оказывающейся в угрожающем пространстве между агрессией и со стороны секуляризма, и со стороны сектантского духа, – проблема для сегодняшнего религиозного мыслителя, какова бы ни была его конфессиональная (или внеконфессиональная) принадлежность.
Литература:
- Сахаров В. Эсхатологические сочинения и сказания в древнерусской письменности и влияние их на народные духовные стихи. Тула, 1879;
- Кулаковский Ю.А. Смерть и бессмертие в представлениях древних греков. К., 1899;
- Давыденко В.Ф. Святоотеческое представление о душе человека. Харьков, 1909;
- Зелинский Φ.Φ. Первое светопредставление. – В кн.: Он же. Из жизни идей, 3-е изд., т. 1. Пг., 1916, с. 185–236;
- Он же. Гомер – Вергилий – Данте.– Там же, т. 4, вып. 1. Пг., 1922, с. 58–79;
- Машкин Н.А. Эсхатология и мессианизм в последний период Римской республики. – «Известия АН СССР», серия истории и философии, 1946, т. 3, № 5;
- Vasiliev A.A. Medieval Ideas of the End of the World: West and East. – «Byzantion», 1944, XVI, p. 462–502;
- Florovsicy G. The Patristic Age and Eschatology: An Introduction. – «Stadia Patristica», II. В., 1956, S. 235–250;
- Bultmann R. History and Eschatology. Edinburgh, 1957;
- Ladd G.E. Jesus and the Kingdom. The Eschatology of Biblical Realism. N. Y., 1964.
С.С.Аверинцев
БОГОСЛОВСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
“ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЕ УЧЕНИЕ ЦЕРКВИ ”
Москва, г/к “Даниловский” 14-17 ноября 2005 г.
Проф. Христос Яннарас,
Афинский Университет
ЭСХАТОЛОГИЯ: КОНЕЦ ВРЕМЕНИ ИЛИ ОСВОБОЖДЕНИЕ ОТ ВРЕМЕНИ
Когда Церковь говорит о «последних» событиях, то показывает свою веру-доверие и надежду на
Христа. Она говорит не о том, что знает как исторический опыт, а о том, на что уповает.
Церковный факт - это еще не религия в истории человека , и не лучшая из всех религий. Религии дают кодифицированные «убеждения» о загробной жизни и о конце мира . Религии - это порождения естественной, инстинктивной необходимости, которую имеет человек для метафизической уверенности, - необходимости, главным образом, для психологической уверенности, что его я «спасется», т.е. продолжит существовать вечно, что его я будет бесконечно счастливо.
Церковь - это . Она благовествует свободу человека от необходимостей, которые навязывает ему его тварная и смертная природа, т.е. свободу от времени, места, тления и смерти, свободу от инстинктивной необходимости человека в религии. В Церкви «побеждаются естества уставы».
Побеждаются и «мысленные идолы», интеллектуальные и психологические лжеутешения религии относительно «последних судеб».
Пожалуй, для того, чтобы осязать нечто из реальности (истины) Церкви, мы постоянно должны иметь перед собой факт отличия Церкви от религии. Мы ни на минуту не должны забывать мудрое изречение, что в самолете , который попадает в зону сильной турбулентности, не ни одного безбожника.
Все религиозны в силу инстинктивной необходимости , биологической необходимости.
Церковь ничего не знает о последних днях. Она, вверяет себя любви Божией и надеется. Это доверие является иным видом знания - не психологического или «мистического» - а знания, которое возникает из отношения и которое мы, люди, вкушаем всякий раз, когда воистину влюблены. Такое знание приносит евангельское слово, поэтому язык церковный не повинуется языку науки, нашему повседневному языку, пределы которого являются пределами нашего мира (нем.: Виттгештайн).
Благовестие Церкви воплощается в наш язык , но не вмешается в понятия нашего языка, не исчерпывается значениями нашей мирской эмпирики. Церковь благовествует «то, что око не видело и ухо не слышало и что на сердце человеку не приходило» (1 Кор. 2,9), она отсылает к «неизреченным глаголам, которых человеку нельзя пересказать» (2 Кор.12,4).
Поэтому можно слушать язык церкви и воспринимать по-иному церковный язык, словно речь идет о языке еще одной религии . Можно петь вместе с Церковью, что смерть «попирается смертью» и в то же время считать , что человек победит смерть своими личными добродетелями, своими заслуживающими награды религиозные достижениями. Другими словами, может произойти то, что случилось с книжниками и фарисеями, в высшей степени религиозными людьми эпохи Христовой.
Перед ними был воплотившийся Сын Отчий, Слово Причинной Власти, облеченное материальной и ограниченной плотью (сколь материален и ограничен и язык Его евангелия). И даже не подозревая, к какому откровению вело это материальное личное присутствие, верили (с достохвальной религиозной верой), что Он «беса имеет и князем бесовским» упраздняет естества уставы (Мф.12,24).
Опыт участников церковного события полагает в качестве условия для подхода к уразумению смысла евангельского языка апофатизм: апофатическая версия значений. Напомню семантическое определение апофатизма. Это невозможность исчерпать истину в ее формулировке - между пониманием формулировок истины и знанием истины существует расстояние, которое можно покрыть только эмпирически.
Мы не можем даже одного слова сформулировать об эсхатологическом уповании Церкви без радикального апофатизма церковного языка. Если мы отвергнем апофатическую выразительность и захотим быть честными и последовательными
Архиепископ Аверкий Таушев
***
- Всеобщее воскресение мертвых - протоиерей Михаил Воробьев
- Воскресение мертвых
- Любовь постмодернизма и вечные муки . Как совместить любовь и страх? Вечные муки и вечную любовь? - диакон Кирилл Афанасьев
***
- Посмертная участь человека - протопресвитер Михаил Помазанский
- Состояние душ в загробном мире - преподобный Иустин Попович
- Антиномия геенны - профессор Алексей Осипов
- Вечны ли адские муки? - Юрий Максимов
- 666 и ИНН - профессор Алексей Осипов
- Число зверя – что же написано в Апокалипсисе? - архимандрит Ианнуарий Ивлиев
- С изображений антихриста будет течь миро - профессор Алексей Осипов
- Что такое ад и рай? - протоиерей Михаил Воробьев
- Эсхатология в христианстве, буддизме и исламе - протоиерей Сергий Кударенко
Сцены страшного суда и участи праведных и грешников (фрагмент росписи Кафедрального Богоявленского собора г. Томска)
Вверху окруженный ангелами Господь грядет судить мир. Одна рука его поднята вверх, а другая опущена вниз. Поэтому сама фигура Христа напоминает очертание весов, которые взвешивают человеческие дела, слова и помыслы. Христу Спасителю предстоят Пресвятая Богородица и Предтеча, а на 12 престолах восседают апостолы. Ниже образа Спасителя изображен Престол Божий, перед которым совершают каждение ангелы, а Адам и Ева, избавленные Господом от погибели, с благодарностью простираются перед ним с молитвой. Над самой входной дверью изображена рука с находящимися в горсти человечками. Она напоминает нам слова Священного Писания: "Праведных души в руке Божией и не коснется их мука" (Прем.3:1). С правой стороны стены изображены праведники: сначала они проходят через врата рая, хранимые Херувимом; при этих вратах стоит с ключами апостол Петр. Здесь же изображены ветхозаветные святые Авраам, Исаак и Иаков, а на лоне Авраамовом души праведных. Выше, на правой же стороне стены, изображены праведники, оправданные Богом и восходящие вверх, к престолу Божию. Их ведет апостол Петр. В его руке развивается свиток с текстом из его Соборного Послания: "Вы - род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел" (1Петр.1:9).
По левую сторону от Христа изображены грешники, осужденные в вечную муку за свои беззакония: ангелы прогоняют их от лица Божия в текущую огненную реку. В тартаре, самом мрачном месте ада, изображен сатана, держащий на руках душу предателя Иуды. Поскольку на суд Божий должны будут предстать не только дожившие до того дня люди, но все народы, обитавшие на земле от сотворения первой четы, слева композиции изображены в виде девушек Земля и Море, отдающие в гробе и кораблике тех, тела кого они содержали в своих недрах до дня Второго пришествия Христова. Самый низ левой части композиции воспроизводит символы посмертных адских страданий душ нечестивых людей.
Фото: Икона (вверху) - Страшный Суд.
Loading...